Галатея на шестернях.
На животе, ниже пупка, у неё была окружённая надписями на еврите, странного тёмно-фиолетового цвета невыводимая татуировка: шестиконечная звезда, в центре её - три буквы, "HSN", которые означали, я думаю, неотменяемое и безвозвратное *енохианское послушание*. На затылке её - мне это хорошо известно - имелось тёмно-фиолетовое изображение чёрного солна Нефилим, на правом плече - четырнадцатисвечный светильник, а вокруг ануса - цвета ржавчины надпись из четырёх еврейских слов, призывавших "потерянного супруга". Словно продолжая смысл начертанной там же магической буквы "далет", правая её грудь была изрезана четырьмя шрамами, образующими очертания граната - символа Царства; от неё исходили тёмно-фиолетовые лучи, которые, как я думаю, являли собой ту самую таинственную Синеву израилеву, цвет Потерянного Колена. Но самым пугающим и фантасмогорическим были ритуальные насечки на клиторе, видимо навечно изуродованном надрезом в форме буквы "йод", окружённой зажившими шрамами. Я всё это видел и когда-то обожал в ней.
Бездна подползает к ногам, но отползает обратно, стоит мне попытаться заглянуть в нее. Или поправить чулок, скользящий по воспалившемуся шраму на бедре. Подползает и отходит. И мне остается только наблюдать, как эта волна беспредельного пытается прижаться ко мне.
Мой дорогой друг цитирует прекрасное текстово, указывая на отдельные отрывки. Жаль, лучше бы читал вслух (надо будет его об этом попросить).
И показать ему, как волна накатывает и отходит. Накатывает и отходит. И для полного спокойствия мешает только сползающий по саднящему шраму чулок. И дело тут совсем не в Aghast. Хотя она тоже накатывает и отходит, инвоцируя все самое черное и самое спокойное во мне.
Накатывает и отходит. Катрин Роб-Грийе от имени Жана де Берга заливает жидким азотом остатки чувственного влечения. Заставляя тихо наблюдать за окружающим. За каждым ударом хлыста. И звук от удара хлыста накатывает и отходит.
Бездна подползает к ногам, но уворачивается, не давая заглянуть в нее.
Terribilis est locus iste (Быт 28:17-18). менее всего на свете отрицая пламенное исхождение от неё эротической экзальтации, а следовательно, принимая от этого, как и многие другие, боль и самые острые мучения, Доминик де Ру говорил о том, что в её присутствии ощущает себя добычей диких зверей, выпотрошенной, обескровленной до последней капли непереносимым отчаянием, и о том, что никогда не мог смотреть ей в лицо. "глаза её слепят, а взгляд убивает", - признался он мне однажды в Женеве, откуда мы вместе собирались к Лие, кране деликатно и удивительно умно отозвавшись о том, что было для него вопросом жизни и смерти, почти что... Но говорить об этом я сейчас не стану.