Галатея на шестернях.
Бледное печальное лицо, непокорные волосы на ветру. Но сейчас — эта печальная комната и она, ее ровное дыхание, влага, все еще сочащаяся у нее между ног, теплый кошачий запах, и ее волосы у меня во рту. Мои глаза закрыты. Мы ровно дышим в лицо друг другу. Мы так близко, и мы — вместе. Америка за три тысячи миль от нас. Это просто чудо, что она здесь, в моей постели, дышит на меня и что ее волосы у меня во рту. До утра ничего уже не может случиться.
Генри Миллер "Тропик рака"

Он нервный. Измученный. Местами слишком уютный. После него хочется сменить постельное белье, вымыть руки и нервно закурить. Отдельными фразами он прекрасен. В целом - невыносим. "До утра ничего уже не может случиться"
Порой он слишком похож на Мариенгофа: "А я говорю: прячь, Магдалина, любовь до весны, как проститутка "катеньку" за чулок" или "Что это, это - красных чернил лужа ведь? Магдалина, Магдалина, почему же на кружеве?"

Я — на галерее с фикусом, а адажио внизу. Клавиши, черные и белые, сначала черные, потом белые и черные. Ты спрашиваешь, не сыграть ли что-нибудь для меня. Да, сыграй что-нибудь двумя пальцами. Сыграй адажио — это единственное, что ты знаешь. Сыграй, Таня, а потом отруби себе эти два пальца.