- Будет тебе каток, - что-то сказало Ольге...
Вышла Оля из дому... И поехала по черному зеркалу, которое лежало под ногами.
- Вот тебе и каток, - сказала Ольга и поползла маленькими шажочками по гололеду.
"Я знала в этом доме каждую дощечку, каждый сантиметр краски или известки. Но, знаешь, он мне всегда снился чуть-чуть другим. И почему-то всегда ночью. Даже не уверена, что ночью, но всегда с закрытыми ставнями и странном синеватом свете из щелей. Такой свет бывает, когда соседи улеглись спать, и единственным освещением является луна, очищенная от облаков. А я иду не со свечкой, а с диодным фонариком. Я всегда с таким хожу по дому, когда хочу найти какую-нибудь книгу, и не разбудить при этом домашних... Но снится он мне не просто синим, а каким-то подгнившим. Словно нет этой постоянной борьбы с плесенью, жучками, влагой. Как будто в нем не жили где-то год. Вроде, и пыли нет почти, но вот это ощущение того, что оно просто поражает...
И еще мне снится старая вишня во дворе. Почему-то все ее звали черешней. То ли потому, что она созревала слишком рано для вишни, то ли потому что ягоды были очень крупные. Я ее помню уже совсем старой. Мама говорила, что она была уже тогда, когда они только переехали, значит, этому дереву было не меньше тридцати лет... Для садовой вишни это очень много. Утяжеленная годами, обильными урожаями и тягой к солнцу, она сильно наклонилась и домашние всегда боялись, как бы она не упала. Пока я была совсем маленькой, мне разрешали по ней лазить, но совсем невысоко, не столько потому, что боялись за меня, сколько потому, что боялись, что дерево не выдержит. А там, на верху, были самые вкусные ягоды. Самые-самые. Крупные, почти черные, сладкие-сладкие. Вот ты веришь, что вишня бывает совсем не кислой? А зря. Эта вишня была именно такой. А еще с этой вишни можно было перелезть на крышу гаража и оттуда смотреть на проезжающие машины, всех соседей и суетящуюся во дворе маму...
В конце концов, когда ствол дерева совсем прогнил, вишню срубили. И сразу двор стал просторным-просторным. Пустым-пустым. С бетонным пятном вместо этой "черешни". А мне в память врезался вид основания ее ствола: гладкая, нежная вишневая кора, изъеденная гнилью.
С тех пор она мне неизменно снится дополнением к этому дому. И видится в таком же иссиня-черном свете южной ночи. Я каждый раз просыпаюсь в слезах. Мне хочется вернуться в тот дом, перекрасить полы, побелить стены и побелить ствол вишни, чтобы его не мучали паразиты.
Мне хочется побелить свое детство, чтобы его не рушил мой нынешний ход мыслей, мои желания. Чтобы в моих снах оно виделось таким, каким было на самом деле, а не через призму моего душевного разложения..."
Ощущаю себя неотъемлемой частью этого мира. Более того, объектом просто до жути нужным: козлом отпущения.
Она каждый раз дразнила меня. Каждый. Во всем: слегка покачивала бедрами, прижималась ко мне в метро, нарочито носила тесные в груди блузки, которые расходились у нее на груди. Она упорно сводила меня с ума. Я думал только о ней. Я был лишен сна, желания есть, возможности мыслить. У меня осталось только одно желание: обладать этим телом. Даже когда я засыпал, мне снилась она в моей постели.
Она раздевалась передо мной сама. Рубашку и бюстгалтер сняла последними. Я завороженно смотрел, не в силах пошевелиться. Ее тело было почти совершенно. Идеальные пропорции. Абсолютно правильная форма груди. Она немного испуганно смотрела на меня. Моя маленькая девочка.
Я резко вошел в нее. Она вскрикнула. Еще раз... Все прошедшее было как в тумане. Она кричала от боли. Я сходил с ума от восторга...
[ Скорость течения времени обратно пропорциональна желаемой нами скорости проистекания данного процесса. ]
V ~ 1/Vж
I feel nothing. Nothing at all.
I can say nothing. Nothing at all.
SQL> drop tablespace REALITY cascade constraints;
Let's enjoy the cyberfall.
Let's die.
rm -rf /*
Вот просто так заходишь в поезд "Читающая Москва" (или "Столица"? А, не важно, главное - что он внутри такой разрисованный. По Кольцевой ходит), а там человек на гуслях играет. Слушаешь его. Он это видит. А на следующей станции он говорит: "А диски мои приобрети не желаете?" - "Ой, а мне выходить, а как Вас зовут? Я в Интернете поищу..." - "Александр Субботин". Челюсть падает на грудь, а из вагона выйти становится уже почти невозможно.
Нет, вот неужели так бывает?! Просто войти в вагон, а там сам Любослав на гуслях играет! Было бы время - взяла бы автограф на свежекупленный диск, да...
Мир замкнулся где-то между институтом и работой. При чем не то, чтобы я напрягаюсь с учебой, просто институт есть. Какое-то пустое и безнадежное наблюдение за лекторами и семинаристами. Что-то пишут. Какие-то мутные преобразования, странные теоремы... Сижу тихонько в уголке. И молчу. Я просто не знаю, что говорить. Да и надо?
Мне просто нечего сказать. Я просто не хочу говорить.
У меня нет жизни, кроме нормативных правовых актов, концепций, интернет-технологий.
Мне ничего не интересно. Я ничего не чувствую. Я смеюсь и плачу исключительно для вида.
Это уже даже не существование.
Это ментальная мастурбация без цели и финала. Душевный стриптиз раздевающегося скелета.
Это совершеннейшее одиночество. Когда нет даже себя.
Точка.
Мне нравится просто смотреть. Пить чай и слушать телефонные разговоры сидящего напротив меня. Молча ждать пояснений. И иногда смотреть в окно кафе. Пытаться поймать взгляд. И наслаждаться каждой минутой теплого спокойствия.